Отмеченный сигилом  - Дмитрий Миконов

Счет пошел на секунды. Именно поэтому, когда рядом внезапно забрезжил тусклый свет, Лаен не раздумывая, рыбкой сиганул через окно внутрь избы, не реагируя на предупреждающий возглас Марты. Перекатился через голову да так и замер, с трудом сдерживая рвущееся наружу дыхание, буквально в двух шагах от старухи, с которой повстречался совсем недавно.

Санданирец будто перестал существовать – все чувства джараха оказались обращены лишь на нее.

Безобразно раздвоенный и покрытый морщинами подбородок бабки медленно повернулся на шум. Десятник, не отрываясь и с содроганием, смотрел в глаза ведьмы – под веками, плотно сшитыми между собой грубой нитью, метались бугорки зрачков, натягивая увитую черными венами кожу. Казалось, что там ползают черви или могильные многоножки.

Для него прошла целая вечность, когда иссушенная верхняя губа ведьмы приподнялась, обнажив желтые клыки, а недра глотки исторгли слова на едва узнаваемом аламийском наречии:

– К-кто это к нам пришел?.. М-мой… б-благоверный?..

Запах смрада заставил ноздри десятника сморщиться. Испытывая непреодолимую дрожь, он продолжал изображать статую, посылая Невзре искренние мольбы. Слепая морфа сейчас могла дотянуться до него одним движением, из любопытства, просто отреагировав на подозрительный шорох. Легкие горели огнем, он до последнего надеялся, что сигил Пустоты сможет оградить искру его души и окружит ее коконом, непроницаемым для взора твари. Марта тоже понимала это и забилась в самые глубины подсознания.

Ну где же ты, проклятый санданирец?!

Мощный удар потряс стены избы, и воздух наполнился пылью. В расколотых досках двери возникло широкое блестящее лезвие. Рык, и оно исчезло, чтобы через мгновение ударить вновь, будто стенобитный таран безжалостно разнося дерево в мелкие щепки.

Щелкнув ссохшимися хрящами, ведьма мигом повернула голову на грохот. Место, где находился десятник, ее больше не интересовало. Неестественно длинными пальцами она подцепила грязную дерюгу и заботливо натянула ее поверх люльки, после чего проворковала скрипучим голосом так, что десятника бросило в дрожь:

– Не бойся, милый, мать не даст тебя в обиду…

Лаен и глазом не успел моргнуть, а морфа уже стояла подле входа в избу, успев перехватить голыми руками падающее, будто гильотина, лезвие топора. Снаружи снова раздался натуженный рык, теперь уже удивленный, но ведьма в ту же секунду резко повернула зажатое в ладонях лезвие. Последовавший за этим движением громкий треск подсказал джараху, что санданирский гигант-живорез остался без оружия.

Шаг за шагом десятник осторожно отступал обратно к окну, выжидая удобного случая. И, слава Невзре, он вскоре подвернулся. Звонкий щелчок – и ведьма с визгом пролетела через всю горницу, с отвратительным звуком впечатавшись в бревенчатую стену. Одновременно с этим накинутая на люльку дерюга зашевелилась – разбуженное шумом нечто, недовольно стрекоча, попыталось выбраться наружу…

Лаен не стал ждать, что случится далее: он бросился к окну и, не чувствуя боли от порезов осколками стекла, перебрался через оконную раму и, разбрасывая сапогами грязь, побежал в поле. Нужно было срочно найти безопасное место, чтобы отлежаться хотя бы пару часов, а восстановив силы – догонять караван. И зачем он только полез в это мертвячье гнездо?..

Ночь ушла незаметно, как лиры из кармана пропойцы, оставив после себя затянутое тучами небо и пробирающий до костей холод. Ослабевший дождь из последних сил шуршал травой на обочине. Последнее время стылая влага сыпалась с небес почти ежедневно, рано или поздно грозя обернуться снежными хлопьями. А еще десятнику иногда казалось, что дождевые капли пахнут тиной и болотом – прямо как на его родине, близ трясин Чести, расположенных очень далеко отсюда, на западных границах Аламийской империи.

По левую руку заросли ивняка внезапно расступились, открывая вид на громадный холм Висельника, возвышающийся над взгорьями урочища, как император над подданными. Крутыми склонами стремясь к хмурому небу, на самом верху громадина оканчивалась широким полем, в целую лигу вдоль и поперек, очень удобным для проведения ярмарок и казней, на которые люди некогда съезжались со всех окрестных деревень. Так оно и было до Ритуала, пока Алмазные дожди живорезов не превратили захоронения и погосты в рассадники упырей.

Прикидывая пройденное расстояние, Лаен понял, что своих удастся догнать лишь с заходом солнца, когда караван уже укроется на территории старых мануфактур, некогда принадлежавших зажиточному барону-корду, хозяину этих мест. Что ж, не беда. Лишь бы сил в ногах хватило да рана в боку не беспокоила.

К счастью, после нескольких часов отдыха в лесу под густым ельником, давшим укрытие от назойливого дождя, и перекуса жареным мясом, припасенным в кошеле еще со вчерашнего ужина, Лаен чувствовал себя вполне сносно. Плотно закутавшись в плащ, он бодро мерял шагами старую объездную дорогу, не повстречав за все время ни единой живой души. Впрочем, и мертвой тоже. Нельзя сказать, что его сильно печалил подобный расклад.

Несколько раз от нечего делать он пытался заговорить с Мартой, но безрезультатно. То ли целительница восстанавливала силы после заживления его раны, то ли в очередной раз хандрила, вспоминая обстоятельства собственной смерти – поди ее разбери… За долгое время, проведенное вместе столь необычным образом, он так и не смог подобрать ключик к самому естеству ее души. Иногда десятник чувствовал, что не в силах больше выносить ее присутствие. Тогда он находил старшего приказчика Фабио Ранье и беседовал с ним на разные отвлеченные темы. Старый вашуйец умел слушать и обладал богатым жизненным опытом. Лаен надеялся, что когда-нибудь наберется смелости и обратится к приятелю за советом по поводу целительницы.

А кому еще можно было довериться в столь сложное время? К стороннему человеку – знатоку психических наук или сведущему в магии Шуйтара, который, возможно, смог бы помочь или хотя бы объяснил, как такое могло случиться, – обращаться слишком рискованно. При малейшем подозрении на присутствие необъяснимого монахи Воритара предадут его тело огню как оскверненный сосуд, где сущность Шуйтара свила потаенное логово.

И как можно убедить в собственной правоте и здравомыслии чужого человека, если сам с трудом доверяешь собственным воспоминаниям?

Помимо познаний в искусстве разведки и шпионажа десятник в юности обучался общим наукам и имел навык аламийского письма. Приложив должные усилия, он смог бы составить дипломатическую бумагу в канцелярию любого из зеркальных князей. Мог без особых усилий трепаться о рысаках степей Высокотравья или игристых винах Вашуйской республики на светском рауте какого-нибудь средней руки барона или даже графа. Мог бескровно объясниться с главарем ватаги отребья в кварталах Пепла столицы или получить от него необходимые сведения.

Мог… много чего, но не помнил ни единого дня из целых пяти лет собственной жизни.

Однажды, набравшись смелости, а может от безысходности, он рассказал о своей проблеме госпоже Тавии, жене негоцианта Фекта, приветливой и проницательной молодой женщине. Естественно, умолчав о Марте и своей принадлежности к клану джарахов. Зная о том, что госпожа во время длительных переходов изучает рукописи и заметки известных врачевателей об устройстве человеческого тела, обучается у общинной знахарки Ивы искусству зельеварения и практикует излечение от бессонницы и зубной боли, он надеялся, что где-то в книгах ей уже встречались подобные случаи беспамятства.